проснулась, ворочаясь из стороны в сторону, от острого мучительного бреда – передо мной неслись сотни ярких картинок, вырванных из контекста и лишённых какого-либо смысла. Были среди них и кадры из фильма “Назад в будущее”, герои которого разговаривали на превосходном русском лично со мной, была и оранжевая лужа фанты, по которой я отчего-то плыла в зимней одежде, были ноты, разбегающиеся в хаосе по нотному стану, и обнажённые тела мужчин и женщин без голов, которые тянулись друг к другу. Перевёрнутые улыбки Марининых глаз, которые становились красными.
В три ночи, когда мама измерила мне температуру, градусник показывал сорок по Цельсию. У меня начался грипп. Болеть летом, до самого конца июля, было обидно. Но обиднее было то, что Марина так легко переставала быть мне опорой, так быстро становилась чужой.
Хотя я знаю точно, что не ошиблась тогда. Наша дружба была особенной, я тоже была ей для чего-то нужна. И при том что внешне мы представляли собой полные противоположности, внутренне нас друг к другу тянуло.
Молоко
Я стала работать менеджером иконок “вечных сторис” в инстаграме ещё и потому, что у меня осталось мало персональных удовольствий. Честнее даже будет сказать, что у меня оставалось мало персональных мгновений.
Через визуал чужих блогов я стала наблюдать за тем, как другие люди трудятся и отдыхают, налаживают режим спорта и питания, посещают психотерапевтов и веселятся до глубокой ночи в барах и клубах.
Мой список радостей даже неловко было составлять. Чтобы меня никто не трогал? Чтобы со мной никто не начинал диалог? Чтобы ребёнок не плакал ещё полчаса? Чтобы муж побыстрее заснул и не лез похотливо дышать мне в уши и назойливо трогать меня под покровом общего одеяла?
Поэтому я смотрела на чужие радости и наполнялась пассивным представлением о том, каково это – жить осознанно, насыщенно и качественно.
Это тоже постродовая депрессия. Я буду лечить её.
Время, которое мать проводит в слиянии с младенцем, – на вес золота. Это неоценимый вклад в психическое и физическое здоровье будущего человека, бондинг и теория привязанности в действии, бла-бла-бла. Контакт кожа к коже. Но мне сейчас кажется, что всё это довольно бессмысленно, ок? Что я стала дурой и обабилась. Да я и была дурой. Просто более худой и преподающей фортепиано детям на дому. Вся в мать. Что я отупела и мне только пелёнки с отрыжкой подавай.
Неважно.
В моём списке радостей были душ и балкон, дневной сон, который иногда получалось организовать по выходным, вечные сторис чужих благополучных женщин и чашка чая со сгущённым молоком. Я знаю, это советский пережиток из категории “Советы кормящим мамам”. Но именно чай с молоком мне захотелось унаследовать от мамы как привычку. Чашка с ним стала моим безмолвным тёплым спутником после заветных 11 часов вечера.
Так вот, когда я посмотрела рилз, в котором Марина отметила меня, тело вдруг напомнило мне о лете 25-летней давности ещё и вкусом. Я задумалась, оторвала взгляд от экрана, сделала глоток горячего напитка и вдруг отчётливо ощутила не сладость, а горечь на губах.
Горечь от молока.
Школьное руководство организовало баскетбольный городской лагерь для детей, которым некуда было деваться летом. Так всё и началось. Это были ежедневные походы в ту же самую школу, куда я ходила весь учебный год. Только первые пару часов мы маялись в классах, а потом выходили на спортивную площадку, где под руководством физрука Александра Анатольевича неумело бросали мяч в корзину.
Я никогда не любила физкультуру и мне не был интересен баскетбол, но маме было важно, чтобы я не слонялась все три месяца бездельницей по московским дворам.
А в самом начале июня появилась Марина Минкина.
Она не училась с нами, я вообще никогда прежде её не видела. Но она села рядом со мной, за одну парту, за первую парту, и я запомнила ту раскованность, ту естественность, с которой меня стало обволакивать её дружбой. Она была в джинсовом платье. У неё были голубые глаза и рыжие волосы.
А на спортивную часть дня мы переодевались в шорты и футболки, которые и попали на то видео. Кто его снял? Мама Марины?
Неважно.
Один июньский день в лагере выдался настолько жарким, что нам запретили находиться в помещении. Всей группой мы отправились на баскетбольную площадку в парке. Едва выросшую грудь щемило от непонятного предвкушения. Лето как обещание бесконечности, в которой нет ни каторги школьных обязательств, ни программы по музыке из четырёх произведений, этюдов, концертов, гамм и экзекуций зачётов … Зачем я стала учительницей музыки?
“Полонская, ты же дочка Полонской, скажи, почему у талантливой мамы такая слабая дочь?” Четыре с двумя минусами.
Летом я играла все три месяца одну лёгкую программу под маминым контролем. У лета не было конца, оно тянулось, как лизун, во все стороны и весело прыгало по ступенькам дней пластиковой пружинкой цветов радуги. Все тогда помешались на пружинах, которые надо было перекатывать в руках.
У меня не было пружинки. Зато я знала, как делать свистелки из стебля одуванчика, и владела техникой создания одувановых кудряшек. Это когда стебель расщепляется на четыре ленты, скреплённые сверху головкой цветка, и вся эта конструкция погружается в стакан с холодной водой. Одуванова плоть извивается, создавая узор. Я носила с собой для этого банку из дома.
Завивкой одуванчиков мы с Мариной и занимались в тот знойный полдень в парке. Мы наполнили банку водой из шланга для полива травы. Мы не вышли играть в баскетбол. Марина отмазалась от спорта грозно и величественно, намекнув физруку, что у нас обеих “те самые дни”. Хотя на самом деле ни у меня, ни у Марины ещё не было менструаций, но мы о них мечтали.
Марине мама дала с собой упаковку печенья “Юбилейное” и яблоко. Мне моя – бутерброд из двух кусков белого хлеба и яичницы между ними. Когда мы накрутили уже целое войско из одуванчиков и они стали послушно “мариноваться”, решено было устроить пикник. Это Марина так сказала о нашем скромном позднем завтраке – “пикник”. Она умела.
Почему она не отметила меня в рилз, где мы лежим в траве около забора из сварной сетки? Разложили ветровки, которые мамы клали в наши рюкзаки на случай дождя, и стали полулёжа делить куски нарезного батона с яичницей, печенье и даже кусать по очереди яблоко. Я съела в конце его сердцевину и огрызок вместе с косточками, настолько сильно мне
